Должность во Вселенной - Страница 152

152

– К Шару! – приказал он водителю. – И гоните вовсю, сигнальте!

– Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! – кажется, это спросил Буров.

«…Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша, меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано понять, что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано понять свое место в мировых процессах – значит, он не слепой ингредиент этих процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный фермент… Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться, овладеть ею.

Ведь как просто!

И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи, но знания – точно не горят».

И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего не изменилось – и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило – не в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта – свое личное положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое, понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры, которой важно не поработиться и вести – пусть даже к гибели дела и себя)… пока им интуитивно руководило это свое, все было скверно; он был угнетен, подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода. Огромный враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых ошибок, страха жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания будущего. Мир этот нависал над ним, малым существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым роком. Но как только он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел привычного круга мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое единство бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был, – все изменилось: он сам стал – весь мир!

Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного «трещинами»-улицами свища; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло и кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя сопричастным к этому мелкому движению – и к возникновению Галактик, пробуждению жизни на планетах. Это он – не Пец, не ученый, не директор, а он, который одно с Тем, – силой своего понимания-проникновения собирал в великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия в огромных просторах. Он был этими сгустками – и сам нес их в потоках времени, завивал вихрями Галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами, выделял планеты… жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!

И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей от Большого Знания Меняющегося Мира – ради того, чтобы они остались такими, как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это решение! Очевидным стало: познание мира плохим не бывает. И пусть людям кажется, что для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в суть мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые цели, – а Понимание останется.

«…мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их, усилием, трудами, любовью и усталостью – всем познает человек мир, всеми переживаниями. Только боязнью он не познает ничего – и поэтому не вправе уклоняться от знания!»

– Скажите мне вот что, Юра, – игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к Зискинду, – вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться относительно башни, ерзать?

– Таращанск будет, – без раздумий ответил тот. – Чем выше, тем страшнее. Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.

– Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? – отчаянно вскричал Буров. – Эвакуация и все?… Значит, вы Волкова не на пушку брали? Метапульсации выпятятся, да?

– Да. И будет… шаротрясение, – Пец коротко усмехнулся: нашлось слово. – Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.

– Сейчас?! А что же вы раньше-то!… – так и взвился Буров.

– Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше, – остановил его Зискинд, который чутьем художника немного проник в состояние Пеца. – В конце концов, вы и сами этого хотели.

– Что я хотел? Разве я так хотел! – не унимался тот. Повернул искаженное лицо к директору: – Валерьян Вениаминович, так это мое назначение – скоропалительное, с бухты-барахты… тоже туфта? Чтобы энергичней выгонял, да?

И что-то умоляющее скользнуло в лице его и в интонациях. Чувствовалось, что он очень хочет, чтобы ответили «нет», примет любое объяснение.

Но не чувствовал новый Пец ни вины, ни неловкости – потому что не он решил тогда, а тот не мог иначе. Так очевидна была для него микронная незначительность всех повышений и понижений в социальной иерархии – от арестанта до президента – в сравнении с основной должностью всех людей, что он и не ответил Бурову, только взглянул на него с жалостливым укором.

– Да, Витя, – сердито ответил за него архитектор. – Вы же поняли, что да. И хватит, не ведите себя, как в пьесе или в фильме. Думайте лучше, что делать дальше.

– Хорошо! – тот откинул голову к спине сиденья; кровь отливала от его щек. – Я не буду, как в пьесе. И как в фильме, не буду. Хор-рошо… Что делать, что?

– Вот! – Пец тронул за плечо шофера. – Сейчас. Остановите!

Машина находилась в километре от Шара. Он, башня, зона – были видны громадиной на половину неба. Они выскочили из кабины в момент, когда в ядре Шара возникла ослепительная голубая точка. Она озарила все на доли секунды, но настолько ярко, что, когда погасла, то и солнце, и освещенные им здания выглядели блеклыми тенями. Люди во всем городе остановились, тревожно глядели на Шар.

152