Должность во Вселенной - Страница 112

112

– Э, надоела! Следующая!

Нажатия клавишей – автомат послушно находит в MB другую «семейную» звезду, подходящий образ планеты около: повисает над кабиной, заслоняя небо, живой, бурлящий, дышащий шар. Нету еще материков и океанов – есть возникновение, уплотнение, набор выразительности. Шаровая волна самоутверждающего действия втягивает в себя пену веществ из окрестной «пустоты».

Синхронизация «кадр-год» – смещаются по боку планеты размытые импрессионистские пятна, их разделяют грубые тени, сочные мазки красок. (Неотразимое впечатление, будто кто-то – сердитый и гениальный – по-крупному набрасывает сюжет будущего мира: здесь выемка для океана, здесь материк, тут водораздельный хребет…) Темп творения замедляется – сближение, проясняются со вкусом вымалеванные детали: речные долины растут в глубь материков плоскими многоветвистыми древами, их дельты, впадая в моря, шевелят протоками, как пальцами; четки и проработаны в полутонах пятна озер и ледников, островов и равнин. Но – перемена режима – все смешалось. Дыхание общепланетных и звездных катаклизмов сотрясает твердь в ритме морского прибоя, меняет облик планеты. И страшно это сходство зыбких, обесцвеченных смещением спектра подробностей с рисунком пены, возникающим на воде после наката волн на пологий берег: рисунок всякий раз определенный, плавно и «закономерно» преобразуется он от колыханий воды, которые объединяют пузырьки в группы, смыкая или разделяя их… Но новая волна все стирает, оставляет после себя иную картину пены, которая преобразуется по новым «законам» – до следующего наката.

Перемены режимов не только от ускоренного до замедленного – от Единства к разнообразию. Перемены, обнажающие нашу связь именно с разнообразием, с мелкими здешними и сиюминутными различиями на глубоком и ровном, огромном и спокойно-мощном.

Просмотрев так с десяток планет, понял Александр Иванович нереальность своих попыток – обнаружить в самом близком и рискованном режиме что-то хоть отдаленно подобное тому, что видел давеча на экране.

Черт знает, сколько персептрон-автомат пересмотрел миров в своих сверхбыстрых поисках, пока снял четко такие кадры: тысячи; сотни тысяч?… Ему с его белковой неповоротливостью это за жизнь не осилить.

«Но ведь кто-то же там есть: возникает, развивается, живет?… Пусть часть от части своей планеты – но живет! Кто? Что? Как?… Что они? И что – мы?…»

Не было теперь для него разных звезд – всюду, во всех Метапульсациях и Галактиках, загоралось и светило, порождало или захватывало планеты Солнце. И не было разных миров – всюду уплотнялась, вращалась, выразительно изменяла облик и жила Земля. И не было разных существ – рождался там, боролся за жизнь, любил, страдал, мечтал, трудился, познавал, заблуждался, покорял природу и покорялся ей, умирал и снова рождался – человек.

Глава 22. До упора

Когда у профессиональных убийц нет работы, они убивают друг друга. Критикам надо брать с них пример.
К. Прутков-инженер. Мысль № 169

I

С Корневым что-то делалось… Собственно, со всеми ими что-то делалось, не могло не делаться. Познание мира, познание Меняющейся Вселенной стало их общей индивидуальностью; эта индивидуальность не ладила, а то и боролась с личностью каждого – с обычным, земным, человеческим – с переменным успехом. С Люсей Малютой, например, дважды после подъема в МВ от совершенно пустячных причин происходили истерики – с хохотом, переходящим в рыдания, с бросаньем предметов. Ее отпаивали коньяком и валерьянкой. Валерьян Вениаминович официально запретил ей подъемы.

Александр Иванович был более сильной личностью – и дурил он по-своему, по-корневски. Валерьяну Вениаминовичу со всех сторон жаловались, что он манкирует обязанностями, отказывается вникать даже в те проблемы башни, кои без главного инженера никто решить не в силах; спихивает все на референта Валю (ныне свежезащитившегося кандидата технических наук Валентина Осиповича Синицу), а то и вовсе ставит на бумагах хулиганскую резолюцию: «ДС» , насчет которой с ним уже был серьезный разговор.

Изменилось и его отношение к людям. Раньше Александру Ивановичу нравилось свойской шуткой, репликой, остротой расположить человека к себе; а теперь он, похоже, находил удовольствие в обратном: уязвить, обидеть, оттолкнуть. Только за последние дни он:

– охарактеризовал Б. Б. Мендельзона (в присутствии Б. Б. Мендельзона) как «человека-заблуждение» – в том смысле, что его титул «кандидат физико-математических наук» физики понимают так, что он хороший математик, а математики – что он хороший физик; у ошеломленного Бор Борыча выпала из уст сигара;

– оскорбил Ястребова, свою правую руку по всяческой механике; и человек, который еще мог и хотел работать, ушел на пенсию;

– сказал на НТС Адольфу Карловичу Гутенмахеру, распекая того за косность в решении строительных задач в НПВ, что правильная его фамилия не Гутенмахер, а Гутеннемершлехтенмахер – то есть не «хорошо делающий», а «хорошо берущий и плохо делающий»… и почтенный академик архитектуры третий день носа не кажет в Шар: то ли захворал от огорчения, то ли по примеру Зискинда оформляет куда-то свой перевод; оно, правда, потеря не из больших – но скандально!

В этих выходках наличествовал прежний корневский артистизм, институтские доброхоты разнесли высказывания о Мендельзоне, и Гутенмахере по этажам и отделам. Но было и другое: Александр Иванович будто вымещал на людях какую-то свою обиду.

А его подъемы к ядру без напарника, без страховки и работа там в запредельных полевых режимах! Ведь сам первый поддержал, что эти режимы только для автомата, первый подписал обязательство не использовать их вручную – и… куда ж это годится?

112